Штаб защиты русских школ, официальный сайт
Штаб защиты русских школ, официальный сайтДискуссии о школьной реформе в газетах не было. Обе стороны предлагали серьезные аргументы, которые можно было анализировать, однако никто этого не делает. Все сошлись на том, что противоположная сторона не понимает элементарных вещей. Для демократического общества это означает неприятности, поскольку единственным средством решения проблемы становится сила. Судя по публикациям в русской прессе, наиболее существенным событием прошлой недели были протесты против школьной реформы. В латышских газетах доминировали невзгоды, выпавшие на долю правительства. Процесс формирования кабинета является настоящим лакомством для политологов и тех, кто наблюдает за политическими процессами. Рассмотрение различных моделей правительства доставляет явное интеллектуальное наслаждение, при этом число возможных комбинаций слишком мало, чтобы их оценка требовала перенапряжения ума. Можно сказать — приятное соединено с полезным.По-моему, намного более сложной проблемой была и остается школьная реформа. В отличие от латышской прессы, русские газеты воспринимают происходящее как кризис демократии (Игорь Пименов, «Час», 12 февраля 2004 года), поскольку правительство игнорирует желание латвийских граждан и налогоплательщиков самим выбирать, на каком языке они будут учиться в школе. И действительно — то, что происходит вокруг школьной реформы, выявляет целый ряд сложных и даже фундаментальных проблем демократического общества, которые невозможно решить с легкостью. В этой статье я остановлюсь только на одном аспекте — возможности рационального соглашения. Мы предполагаем, что в демократическом обществе желательно, хотя и не всегда возможно рациональное соглашение при выработке решения. Для того чтобы достичь соглашения, нужна дискуссия. Отметим, что дискуссия должна включать какой-то обмен мнениями (отбросим вопрос о том, в какой степени дискуссия вообще способна повлиять на решения парламента или самоуправления). Когда люди в книге отзывов оставляют свои замечания о каком-либо строении — это еще не дискуссия. Если же говорить об отражении школьной реформы в прессе, то первое, что приходится констатировать — в газетах этой дискуссии не было. Интересно то, что обе стороны высказали аргументы (настоящие аргументы!), которые можно анализировать и оценивать, однако никто не собирается этого делать. Какое-то соприкосновение мнений появилось при освещении переговоров между президентом страны и школьниками (11 февраля 2004 года). Но и в этом случае никто особо не углублялся в проблему; ни пресса, ни участники переговоров. Русская пресса отказалась понять высказывания Вайры Вике-Фрейберги об арабах во французских школах и о том, как оценивать гипотетическую ситуацию, когда в школе все учителя отличные, но учат не по-латышски. Реакция президента на утверждение, что школы еще не готовы, также выглядела как демонстрация силы: она вытащила блокнот и попросила школьников назвать конкретные учебные заведения (Я. Александрова, «Вести», 12 февраля 2004 года). Все сошлись во мнении, что противоположная сторона не понимает элементарных вещей. Для демократического общества эта ситуация неприятна, поскольку единственным средством решения проблемы приходится признать силу.Интересно и то, насколько по-разному оценивают СМИ тот факта, что в митингах принимают участие школьники. Латышская пресса, главным образом, писала о том, что школьники — дети, наивность которых расчетливо используют левые политики и Россия (А. Озолиньш, Diena, 12 февраля 2004 года; А. Цалите, Latvijas Avîze, 11 февраля 2004 года). В русской прессе это мнение было отвергнуто как вздорное. Различия чувствовались даже в интонациях. Например, русская пресса писала об участниках акции протеста, которые «наперекор холоду» участвуют в митинге (Я. Aлeксандрова, Вести сегодня, 12 февраля 2004 года), то есть — проявляют определенный героизм. В латышской прессе появилась жалостливая нотка — школьники 7 класса говорили с журналисткой «при утренней стуже, потирая ладони и красные щеки» (А. Лулле, Neatkariga Rita avize, 12 февраля 2004 года). Русская пресса, конечно же, заметила такое отношение латышской печати. Особенное раздражение вызвали патерналистские высказывания президента. «Час» особо выделил рекомендацию потеплее одеться, высказанную Вайрой Вике-Фрейбергой школьникам (11 февраля 2004 года), а «Вести» сообщили, что возле Каугурской школы президент сказала школьникам: «Ну что, уроки закончились, можно теперь и в снежки поиграть». Эти акценты имеют значение. Русская пресса воспринимает их как нежелание признать серьезность требований русских школьников. В конце концов, о чем можно дискутировать с людьми, которым нужно просто потеплее одеться и поиграть в снежки? Конечно, можно согласиться с Л. Пакалниней (Diena, 6 февраля 2004 года): часть протестующих действительно являются детьми, которые могли бы с тем же успехом возмущаться и, скажем, дополнительной контрольной работой. Однако ничто не свидетельствует о том, что во взглядах русских детей произойдет какой-либо радикальный перелом, как только они достигнут 18 лет. Не говоря уже о том, что в современном либеральном обществе подростки уже не являются пассивными субъектами, за которых принимают решения исключительно совершеннолетние. С кем же следует говорить? Всех убедить нельзя, но где тот минимум, согласия которого следовало бы добиться? В случае со школьной реформой многое свидетельствует о том, что среди русскоязычных число убежденных минимально. Трудно даже понять, кем они могли бы быть. Министерство образования пытается улаживать дела с помощью директоров школ, ведь их убеждать не надо, поскольку им нужно просто подчиняться. В латышской прессе совершенно не отражаются конфликты, которые возникают в русских школах. В русских газетах об этом говорится много и открыто — речь идет о разногласиях между стоящими на стороне министерства директорами и отдельными учителями и остальной школой. Управление силой, а не убеждением, возможно и часто даже необходимо. Однако в этом случае власть для русской общины раскрывается как совершенно внешняя, латышская. Ссылки президента на большинство, которое при демократии вправе решать за меньшинство, только усиливает это обособление. Получается, что большинством в этом случае являются латыши, а меньшинством — нелатыши.Конфликт в этом случае неизбежен, поскольку большинство договаривается не о том, что будут делать все, а о том, что будет делать меньшинство. То, что меньшинство чувствует себя оскорбленным, вполне естественно. Конечно, может быть и так, что правы министерство, парламентское большинство и президент. На их стороне хорошие аргументы, и, если бы меньшинство не обиделось бы по каким-то непонятным причинам, то все поняли бы, что этот закон хорош. И действительно, в аргументах русской прессы есть неясные места, требующие комментариев. Например, мне не совсем понятно, как можно одновременно утверждать, что в русских школах ученики и так хорошо знают латышский язык и готовы для учебы в университете, и в то же время говорить, что школы не могут перейти на латышский язык, поскольку школьники не будут понимать физику и химию, отстанут и превратятся во второсортных членов общества. Если они готовы к учебе в университете, то переход на латышский язык не приведет к проблемам. Если не готовы, то, может быть, все же нужно готовиться к вузу на латышском языке уже в средней школе? Но особенно важно то, что ни один представитель власти, по крайней мере, в прессе, не попытался ответить на вопросы, поставленные русскими СМИ. Почему налогоплательщики должны содержать школы, если они не могут выбрать, чему там учат? Почему то, что Латвия является демократическим государством, не означает возможности выбрать, чему и как ты обучаешься в государственных школах? Почему именно язык обучения является тем, что не подлежит выбору? Почему русским школьникам нужно делать то, чего они не хотят? На одни вопросы ответить легко, на другие — нет. Политикам, возможно, показалось, что они уже дали ответы. Но, может быть, стоило бы повторить сказанное именно тогда, когда хоть кто-то высказал желание услышать.